Лирика

Приезжай!
Осень тянет прозрачные пальцы
К незакрытому шарфиком горлу.
Листья кружатся в траурном вальсе,
Раздевая безжизненный город

Вырывай!
Из объятий вчерашней разлуки
Мое бледное хрупкое тело.
Эта осень бессмысленной муки
И потерь...и крупы черно-белой.

В этот рай
Не успели купить мы билеты.
Прозябая в холодных вагонах,
Уезжали из мятного лета,
Оставляя мечту на перроне

Через край
В моем сумрачном замке
Эльфы варят в горшочках печали.
Бриллиантом в дешевой огранке
Наша встреча с прощаньем в начале

Приезжай!


© Подснежник

В маленьком домике с окнами на восход Ева жила уютно, но одиноко.
Варила варенье, закатывала компот, растила цветы повилики у самых окон.
Когда же соседи смеялись: «Пустой сорняк!», она защищала цветок от такой крамолы,
и отвечала: «Ну, что же, пускай и так. Зато его любят жаворонки и пчёлы».
Встречаясь с животными, птицами и людьми, да что там с людьми, с зелёной болотной жабой,
она говорила: «Здравствуйте, мон ами!», и наклоняла голову в шляпке набок.
Люди, шутя беззлобно над ней, никак не понимали, такую пойди, пойми-ка!
Кто-то прозвал, мальчишки, наверняка, но подхватили прочие «Повилика».

А ночью, когда дневной унимался ор и только цикады выпиливали пассажи,
Ева садилась за стол у окна во двор и поджидала, что тишина расскажет.
В небе, от лунной пыли совсем сухом, звёзды кружились в танце, сойдясь цепочкой,
и проливались струйки её стихов в чистые заводи выбеленных листочков.
Строчки ложились искренно и легко. Только она могла им назначить цену.
И подрастала стопка черновиков на подоконнике, ставшем её вселенной.
Так вслед за золотом осени выпал снег. Стёкла оконные взялся мороз узорить.
Свечка мечты горела в её окне, словно маяк для весны, прилетевшей вскоре.

Ну, а когда грачи прокричали март, Еву в саду лежащей нашли мальчишки .
Доктор сказал спокойно: «Простой инфаркт. Чуть бы пораньше… теперь уже поздно слишком…».
Кто-то заплакал, а кто-то шепнул: «Пускай будет земля ей мягче её перины».
Капала воском свечки на грудь тоска, даже привычным к смерти сгибая спины.
В комнате было суетно и темно. Взрослые говорили, шумели дети.
Тот, что был ближе других, распахнул окно, чтобы душа взлетела, как южный ветер.


Её выносили четверо мужиков с серыми лицами, впрочем, почти безликих.
И осыпались листья черновиков в осиротевшие поросли повилики…

© Ник Туманов

Вот с этих нечаянных слов началась гроза,
А месяц ответил, что он как и прежде сир,
Что на небе сыро и некому рассказать
Как свеж и прекрасен в купели омытый мир,
Что рифмы банальны как Тында и Воркута,
Что гласные – музыка, только в согласных смысл,
Что звезды негласно твою оседлали мысль,
А кто не согласен – тем смута и маята.
Качается маятник, тикает, тарахтит,
Таранит, тиранит, да трется о медный гонг.
Все это забудется, сбудется, отболит
Как только во сне переступишь через порог.
Морфей обнимает за плечи, танцует свинг,
Лаптями играя в космическую лапту,
Тасует пассажи своих неизбитых книг,
Грядущее варит, варьирует на лету.
Посыльные, ссыльные, пыльные поезда.
Ванильно-чернильные мыльные пузыри.
Дождливый экспресс обращается до зари –
Три шага вперед и резонные два назад.
Черничные, личные, лучшие пироги.
Пироги, пороги, прохожие голоса.
Рассвет задался. Просыпаются с той ноги
Звеняще-журчащие певчие небеса.
Все реки текут, утыкаясь лицом в песок,
И месяц для каждой свою проложил тропу.
Последние капли срываются на Восток.
Мактуб.

Ксения Ермолаева

Изрыгая огнём
мысли, чувства, слова,
трудно выразить внятно влюблённость,
если крылья
и тело о трёх головах,
если кожи цвет тёмно-зелёный,
если избранный злыдень на все времена -
нет заманчивей в сказках мишени…

Отчего же царевна жалеет меня?
Обнимает за гибкие шеи,
шепчет:
«Змей мой Горынушко, чудо моё»,
осыпает листвой поцелуев…
Вы слыхали, как сердце дракона поёт?
Содрогается, тает, ревнует.

Чую посвист меча.
Чую смерть, чёрт возьми!
Твой Иван хоть дурак, но отчасти.
Никогда ещё не был я
так уязвим...
Никогда ещё не был так
счастлив...

Саша Семыкин

Ночь оглушала тишиной.
Забытый богом полустанок,
Где жизнь, трепещущий подранок,
Взлететь не может над землей.

Там утро, глядя в зеркала,
Надеется, что день грядущий
Не канет облачком иль тучей
В закатной дымке без следа.

Там день горласт и суетлив,
Кичится рыночной наживой,
Боится быть смешным и лживым,
Но лжёт сомнения смерив.

Там вечерами благодать,
Как манна падает на плечи,
И колокольный звон излечит
От накопившихся обид.

Там жизнь - божественный Ковчег,
Где всяк себе отыщет пару
И пусть давно приспущен парус
И вечный впереди ночлег.

Наталья Гавеман

Набросок бледен.
За немыслимостью лет
остался грифель,
акварель сошла на нет...

Едва заметно
лёгкой шторы колыханье.
Стихает всё.
Густеет сумеречный цвет.
Ты распускаешь волосы -
так чёток силуэт,
что за толчками сердца
не поспеть дыханью...

И не было примет
понять, что с нами будет,
у перекрёстка судеб
летящими на свет.

Аркадий Брязгин

Что нашепчешь в игольное ушко, швея,
Если жизнь не твоя, если смерть не твоя?
Заказали одежду – и платят,
А куда же сегодня без платья.

На себя примеряешь бескровный простор,
Километры, прошитые ниткой простой,
Мы видали и лучше батисты,
Под восторженным утром росистым.

Засмотревшись, роняешь иголку впотьмах
В облысевший ракитник на белых холмах,
Там, где ветер отчаянно плачет,
а всего-то – уколотый пальчик!

Отложи на минуту свое ремесло,
Как, скажи, уходить в мировое зеро?
Не случится ль какого убытка,
Если просто – оборвана нитка?

Алена Бабанская

Как Мария, войду на рассвете
в тот далекий весенний Сад.
ветер вечности меня встретит,
как последняя из преград.

На земле – по дороге неровной,
ошибаясь, пришлось идти...
В том Саду меня встретит Садовник
и укажет иные пути.

Я Его не узнаю вначале,
в предрассветном тумане-мгле,
лишь замечу, что взгляда печальней
не встречала я на земле.

Сквозь ветвей весеннюю пряжу
всё же я различу черты...
И когда Он «Мария!» – скажет,
я отвечу: «Учитель!.. Ты!..»

Это будет первая встреча
на единственной из дорог...
Это будет последняя встреча,
и туманом укроется – Бог...

Людмила Колодяжная

А что и скажешь, -
всё замела метель,
не оставила мне ни памяти, ни кольца.
Всё по-прежнему, только больше не станет - тем.
За окном моим - занесённый снегами сад.

А что и скажешь, -
кроме прощай-прости?
На ладони две линии врозь, - велика беда!
Сказанным словам из-под снега не прорасти,
не сдержать в горсти, - чего не было никогда.

Ветер, ветер листает холодные белые дни,
не укрыться нигде от мерцающей белизны.

- мы были друг другом, мы были одним,
мы читали вместе ночами сны...

Колотый лёд звенит у меня в крови.
"До свидания", - отчеканивай по слогам.
А что и скажешь?
Тут - зови, не зови, -
на четыре стороны света –
снега, снега.


© Екатерина Михайлова

Если все мы из детства, то детство моё – из войны:
порт, разбитый торпедой, остался в нём, видно, навечно;
в трюмах баржи затопленной были ловить мы вольны
вот такущих креветок сачками из марли аптечной.

На суровую нитку таскали с причалов бычков,
море щедро делилось своими живыми дарами,
а ещё мы спасали от местной шпаны морячков,
уводя их от взбучки, салаг, проходными дворами.

В гальке медных патронов и гильз от снарядов полно,
каждый шторм их на пляжи выбрасывал гневно и рьяно,
мы сдавали в утиль их и брали билеты в кино
и играли потом в Робин Гуда, индейцев, Тарзана.

О, трофейные фильмы, их магию мне не забыть,
может, это и было то самое нам дорогое:
безотцовщина, голод, ну что их сейчас ворошить,
мы не знали, подростки, что жизнь может быть и другою.

Поднималась страна из такого (дай силы!) дерьма,
так в работу впрягалась, что некогда и оглядеться,
а у нас во дворе созревали айва и хурма,
значит, были деньки, подсластившие горькое детство.

Это позже поймём, что его нас лишила война,
что, живыми оставив, о скольких и скольких скосила;
и выносит на пляж мандаринные корки волна,
как патроны и медные гильзы тогда выносила…

Вячеслав Егиазаров