Лирика

А дворовая безотцовщина тайно верила в папу-лётчика,
а Андрюха, невзрачный, маленький, хоть и жил целый год за отчимом,
всё твердил, что он сын полярника,
ну а мы были дети лётчиков.
В прошлом - праздники коммунальные, коридоры большие, тёмные –
вот панельный дом на окраине, сзади поле и пруд с тритонами,
у меня есть кладовка, лампочка, где в субботу иль в воскресенье
я печатала фотокарточки, в красном свете,
забыв о времени.
Уплывали мечты за прочерки, рассыпались в цветное крошево,
мы же, дети пропавших лётчиков, знали что-то намного большее,
будто в нас где-то там поверили и наполнили чем-то доверху,
будто падая с ветки дерева, всё равно мы взмывали к облаку.

Поцарапанные и грязные, мы ползли по оврагам первыми,
мы, естественно, были «красными», никому не хотелось в «белые»,
и орали, но нет, не плакали, больно падая с битых великов,
а ещё воровали яблоки из окрестных садов и ели их.
Вырастала шпана дворовая, уходила в другие плоскости
и искала чего-то нового,
но не в небе и не на полюсе,
только где-то осталась всё-таки эта память за тенью плотною –
у Андрюхи была «будёновка»…
негде взять было шлемы лётные.
Мир вокруг то стонал, то морщился, врал с трибун, планы знал заранее,
ну а мы были дети лётчиков,
мы готовились к испытаниям,
и когда в небе – гул, и выхватит взгляд одну лишь полоску яркую –
это лётчики-истребители вылетают спасать полярников.

Мария Махова

Здесь осени не будет никогда.
Здесь осени
вовек не попадалось.
Мой номер безошибочен, как данность,
а Вы звоните, верно, не туда.
Ваш номер стар, как мир, и потому
неверен,
как супруг или супруга,
на сдачу разменявшие друг друга
неведомо, неведомо кому.

Мой номер безошибочен. И в нём
веснадцать цифр,
- пожалуйста, спишите,
однако, попрошу Вас - поспешите,
покуда не охвачена огнём
бумажка в Ваших пальцах без кольца,
в объятия меня не заключавших.

Я из людей, от боли не кричавших -
смеявшейся в отсутствие лица
всей боли,
какова бы ни была!
Всей осени, дождями заливавшей
чернильные слова, что стану Вашей,
и я плыла,
по капельке плыла
от Вас,
что оставался на листке
набором цифр.
Бессмысленным мычаньем.
Слова -
не Слово -
значились в начале,
следами босоножек на песке!

Что мне следы, которых след простыл?
Приливами размазались!
Размылись!
Что мне твоя нечаянная милость,
не Ваша,
а твоя,
и что
мне
ты?

Сгорел листок, и вытекла вода
из вазы неподаренных букетов.

А осень, верно, выдумали кем-то.

А осени не будет никогда.

Стефания Данилова

Мы – дети детей Победы,
Родившихся в сорок пятом
В стране, что стояла гордо
На твёрдых своих ногах.
Военной поры приметы,
Привычные тем ребятам,
Ложатся на гриф аккордом
И в наших звучат стихах.

В косую линейку пропись,
В засохших чернилах вставка
И карточки отменённой
Квадратик, что хлебом стал,
И стреляной гильзы окись
Под вспоротым брюхом танка,
И запах травы зелёной,
Пробившейся сквозь металл.

Мы – дети военных фильмов
И книг о пиратских кладах.
В индейской раскраске лица
Ватаги на пустыре,
С наборною ручкой финка
И хмурый генсек в наградах –
Всё это одна страница
В потрёпанном букваре.

Мы – дети детей Победы.
Мы кисточкой осторожно
Снимаем наветы с круга
Наивных времён, когда
И радости все, и беды
Делились, - и было можно
Рассчитывать друг на друга,
А прочее – ерунда!

Земсков Андрей

Вдоль гранитных опор
пробираясь во тьме, тайком,
рыба трогает город
раздвоенным плавником.
Размываются контуры, гасится свет в домах…

Время длится наощупь,
минуя людей впотьмах,
как Фонтанка – текущая между грозой и дном –
огибает площадь и гастроном.

В ресторанном дыму,
где ни в ком не болит река,
город пробует рыбу
с подливкой из чеснока.
Застывая под сыром в тарелке морских щедрот,
с бутерброда гостям улыбается мёртвый шпрот.
Пискнув, падает блюдце… Сквозняк выбегает вон, позабыв про голод и выпивон.

Лодка
бьётся
белугой
о каменный борт Невы. Вновь за кем-то незримым бредут по воде волхвы, и дыхание Балтики слышится над тропой,
где мосты-динозавры склонились на водопой. Между тьмою и тьмой, где вливается в ночь река –
тонкий шрам от рыбьего плавника.

… Глянешь в чёрную муть - вдруг покажется, что фантом под взлохмаченной шкурой воды шевелит хвостом…


Тейт Эш

Всё будет прекрасно -
в апреле растает наст
и встанет смолистый запах
в лесах сосновых.
И станет тепло,
и любимые выберут нас,
а если не выберут -
значит, найдутся новые.

Все кончится просто,
нет смысла рубить с плеча, -
как начиналось:
беседой за чашкой чая.
Я только боюсь того,
что буду скучать
(и - знаешь,
я временами уже скучаю) -

по каждой фразе,
которую нечем крыть,
по сладкому этому мороку
и ознобу,
по полному неумению говорить,
по этому отчуждению
ледяному.

По нашей игре,
что стоила свеч и встреч,
по славному принципу
"весело и зловеще";
по жажде твоей
присвоить меня, как вещь, -
и по тому, как приятно
быть этой вещью.

Я буду скучать по всему,
что тает весной -
по всем ледяным скульптурам,
по всем морозным узорам.
И по сквозняку, который
я чувствовала спиной -
тому, от которого ты
укрывался мной;
не будет ни сквозняков, ни меня -
так скоро.

По нежным и беспощадным
твоим рукам -
вернейшему средству,
что делает выносимым
хождение это
по всем девяти кругам.
Мы всё-таки - были.
И мы пережили
зиму.

Екатерина Михайлова

Девчонкой по некошеным лугам
Еще не так давно гуляло лето,
Созвездия читало по слогам,
Дарило мне озерные рассветы -
Я пил их обжигающую медь,
Как чай из мельхиорового блюдца,
И сдерживался, чтобы не взлететь
И воздухом хмельным не захлебнуться.

Еще недавно дворник мог туман
Развеять легким взмахом по усадьбам,
А лето, хорошея от румян,
Взрослело – становилось летом бабьим.
Еще щетина убранных полей
Отсвечивала золотом сусальным,
И пары благодушных журавлей
Не торопились к палестинам дальним,

А вот сегодня двинулись на юг.
И осень, что вчера цвела, блистая,
Совою серой обернулась вдруг,
Метнулась вслед за горделивой стаей.
Встречаю зиму. Из моих утрат
Мне вяжут свитер старость и усталость.
И больно оглянуться на закат –
Быть может, до него осталась малость.

Артавазд

Нет, я не знаю, кто ты для меня -
иди один, пускай кораблик в воду,
пусть будет путь тебе росой и медом,
пусть мягко опускается ступня.
И я не знаю, кто ты для меня.

Лети, лети, как бабочка на свет,
как желтый лист по парковым перилам.
Не то чтоб я тебя когда любила -
ты просто будь без горечи и бед.
Лети, лети - как бабочка на свет.

А что умею я - идти сквозь лес,
по бурелому и по бездорожью.
Моя дорога - в голенище ножик,
холодный ветер налетает дрожью.
На память - на руке болит надрез.
Все, что умею я - идти сквозь лес.

Иди, иди. Не знай о темноте,
не знай о том, как хочется тепла,
когда - кого угодно б обняла.
Но есть - один лишь ветер да зола,
и песня леса так глуха, хрипла -
тут люди, если будут, то не те.
Иди, не знай об этой темноте.

И знай: пока тепла моя рука,
пока еще я обладаю речью,
пока лицо почти что человечье -
свети же мне. Свети издалека.

Когда же оступлюсь и захлебнусь,
когда прибьюсь к летящей вечно стае -
крылатый конь, и черен цвет плаща, и -
ты позови меня. И обещаю:
я обернусь.
Я точно обернусь.

© Лемерт /Анна Долгарева/

Светает всё поздней – октябрь не апрель,
зима находит цель - берёт меня на мушку,
а в лете и тепле, за тридевять земель,
молчит, молчит, молчит октябрьская кукушка

кукушка октября, лелей мою строку,
тяни ко мне, тяни сквозь инеистый воздух
далёкое своё, смычковое ку-ку –
на скрипках терпких утр пиликать виртуозно

кукушка октября… и день кивнёт в ответ,
прозрачной синевой насквозь прокупоросен,
и сердце, как оса, сосёт медовый свет,
медовый хрупкий свет над кронами у сосен

Светлана Холодова

Свет за стеклом ни о чём, водяная взвесь,
город расколот на случай и неизбежность,
ты до сих пор нелегально прописан здесь,
в хосписе для любви, где сиделкой – нежность.

Сколько бы сердце ни затворяло слух,
ни превращало вечный сентябрь в изгоя,
или любить, или выжить – одно из двух…
Это проходит, и настаёт другое

утро, и мир из раковины ночной
тянет наружу, словно улитка, рожки.
Жить на миру тяжело, умирать – одной
проще, последнюю жизнь приручённой кошки

сбрасывая, как дерево жёлтый лист,
воздух стрелой пронзая – немого крика.
Ты его не услышишь, но оглянись! –
может, ещё с тобой твоя эвридика.

Светлана Холодова

От шума будней в предвьюжный вечер
Шагну, как в предощущенье счастья…
Блеск бриллиантово снег раскрасил,
А путь - в прозрачность берёз расчерчен,

И свет сквозь ветки, как богом роздан:
Иконка неба - в просвете узком…
…И я взлетаю, раскинув руки,
Навстречу падающим звездам…

Всего и дел –то – такая снежность…
Мир невесом, словно пух лебяжий…
Чудак-прохожий, поёжась, скажет:
«Так было в детстве… а нынче – реже..»

А снег кружится над миром взрослым
Под шёпот счастья, под сердца стуки…
И мы взлетаем, раскинув руки,
Навстречу падающим звёздам…

Людмила Мигунова