Лирика

В смешном занятии увязла,
какое, впрочем, не рутина.
Прилежно складываю пазлы,
но не рождается картина.

То тут, то там зияет дырка.
Не унываю: что ж, бывает.
И неоконченности дымка
пейзаж картонный обвивает.

Каких-то пазлов не хватает -
комплект бракованный попался.
Но научилась я, простая,
на этот факт смотреть сквозь пальцы.

Ведь наша главная задача -
принять закономерность стойко:
у нас - ущерб и недостача,
а полнота - у Бога только.

Смирись - и из Своих запасов
Господь, Который блага хочет,
пришлёт недостающих пазлов
и Сам пейзаж тебе закончит

Маргарита Мыслякова

Нечто между «Кровавой Мэри» и Мэри Поппинс -
Девочка-лед, недотрога на дне фужера.
Тонет в глубинах дня, свое сердце топит
Теми, кто ей попался. Но в новой эре

Ей не найдется места, она осталась
Там, где медведь из плюша, с бантами косы.
Ей в этой жизни всегда почему-то мало
Счастья. Не любит себя и чужих вопросов.

Девочка-шаг. Тот, что только назад. Не прячась
За спины тем, кто уже не дает защиты.
Главное: быть. Не жалея себя, не плача.
Главное, знать, что когда-то все будут квиты.

Девочка с рыжими прядями, бестия в джинсах
Раньше пыталась быть милой и доброй феей.
После коктейля «Злость плюс две рюмки джина»
Ласковой стать не захочет. Уже не сумеет.

Ей не уйти из вчера. Не поверить в сегодня.
Тающий призрак на фоне прозрачного завтра.
Листик кленовый в объятиях старого сводни -
Ветра, зовущего вдаль, прочь из чрева стоп-кадра.


Виктория Скриган

окраины хранят
мое цветное детство
простых как два рубля
то радостей, то бед.
- от памяти моей
мне никуда не деться,-
в ладони сжав ладонь,
я говорю тебе.

я вдоль и поперек
запомнила все тропки,
все голоса моих
потерянных друзей!
как будто бы из рук
упала вдруг коробка
и выпал из неё
игрушечный музей!

я помню каждый дом
и каждый переулок,
и что стояло здесь
пять лет тому назад!
а с первых этажей
все тот же запах булок,
и старый ветер мне
бьёт в новые глаза!

как здорово что ты
живешь с того же года,
в краях, известных мне
с беспамятного дня;
захлестывает грудь
забытая свобода
и благодарность, что

ты мне
вернул
меня.

Cтефания Данилова

Однажды проснешься — а воздух, густой и влажный,
Пропитан ядом как плотной тугой резиной
И жжет на вдохе. Не выдохнешь, не расскажешь —

Внутри прорастает то, что невыразимо
Словами. Мечется, в ребра тычется больно,
Внезапным ознобом колким ползет по коже.
А дальше и плоть, и кровь, и весь мир заполнен
Мучительной этой нежностью невозможной,
такой, для какой подходящего языка нет.

Она, поднимаясь от самого дна, волною
Проходит насквозь,перехватывает дыханье.
Немеют руки, внутри что-то сладко ноет,
Горячий выдох, беззвучный и бессловесный,
Течет по губам, осязаем, едва не виден.

Слова пусты, бессмысленны, бесполезны
И нужных литер нет в твоем алфавите

Ты в этом безумии нем и обезоружен.
А значит — не выжить. Волна все выше и выше.
Раскройся и падай в нее. Погружайся глубже.
Придумай иной язык — точнее и лучше.
Пролейся словами и выпусти их наружу,
Покуда тебя дотла изнутри не выжгло.

_xell_

С виду зверушка совсем безобидна и никому не приносит вреда.
Если ты в дом не пускаешь Обиду, то не обидит она - никогда!
Если пытаться её одомашнить, воли лишить, накормить, приручить,
Можно, впустив её в душу однажды, очень плачевный итог получить!

Маленький зверь может влезть в твое тело, юркнув, забраться в глубины души..
Будет там плакать, кричать, что случайно в душу попал, отпусти мол, спеши!
Будет молить он тебя о свободе! Первый, нечаянно, выпустит рык!
Но человеки давно разучились - не понимают звериный язык!

Лучший из способов с ним распрощаться - сразу его, не тянув, отпустить!
И не заботиться, не восхищаться, ну и конечно его не кормить!
Если оставишь - попробует выйти, зрением плохим дверь не сможет найти.
Кушать захочет и съест в человеке все, что найдет у себя на пути:

Там заболело и тут заболело, что-то заныло и где-то зажгло...
Это Обида грызет твое тело. Может отпустишь её?... Это что?
Сдался, напрягся, обида дороже? Ты так привык?... А Обида растет!
И изнутри человека все гложет, душу его без стеснения жрет!

И постепенно срастаются оба- жирный зверёк и больная душа,
И невдомёк человеку - все просто! Эта проблема совсем не страшна!
Вылечишь и исцелишь свое тело - надо тебе лишь Обиду забыть!
И самому сразу станет свободно! И перестанешь обиженным быть!

Сильный Обиду, как пёрышко сбросит, пусть убегает - не станет мешать,
Воду же пусть на обиженных возят! Зверь не дает им свободно дышать.
В сказке о звере - все просто и ясно! Сами его не должны поважать!
И зарубить на носу надо крепко - не обижаться и не обижать!


Ольга Кудоярова

Там,
За облачными пашнями -
Заастральные луга.
Горизонты
Дня вчерашнего
Вяжет мглистая нуга...
Съежившись
Колючим ельником,
Сумрак гложет
Скрип и хруст,
Рассыпают снег кудельники
В зимний лес
На каждый куст...
А где пойма окольцована
И закована во льды,
Ухает
Ветрище совами
И клочками бороды
Черномора
Разлетается...
В трубах тяжело гудит...
Диким свистом
Надрывается
И по всей земле сквозит...
Гул и вой,
Разноголосица
(Рот, смотри, не разевай), -
Будто
конница проносится,
Топчет
снежный
каравай.
Прячься, путник,
В келью тёплую,
Грей чаёк и печь топи, -
Небо мечется за окнами:
Ни проехать,
Ни пройти...

Светлана Ефимова

Веточка моя, моя олива,
как ты там, в крещенские морозы?
Я сижу у моря, жду прилива.
Солнечно. Тепло. И пахнут розы.

После шторма море, как ребёнок
после сна, покойно и лениво -
чуть ещё - потянется спросонок...
Сладко ли спала, моя олива?

столик взял у моря, крайний самый,
среди пиний, на краю обрыва,
где волны дробилась амальгама
Как ты там цветёшь, моя олива?

а за морем - Турция. Ты помнишь,
в первый раз повёз тебя к проливу?
небо было - не смотри - утонешь!
Истамбул тонул в цветеньи сливы

у Босфора, в маленькой кофейне
турок в красной феске жарил рыбу,
швартовался у причала сейнер,
я же, таял от твоих улыбок.

у фелюг, в костюме янычара,
их потомок зазывал туристов,
над водой зурны печаль звучала
и вода сверкала как монисто.

Вот сижу у моря, вспоминая
солнце детства и свою нестарость
и как чётки дни перебираю -
сколько их, несчитанных, осталось?

и теперь, под плач и крики чаек,
мы давно со временем не спорим,
ждём тебя и время отмечаем
приливной волной... отец и море.

Владимир Смоляков

Хочешь, я расскажу тебе о своей оранжевой Африке
на трепетном, запинающемся суахили?
Хабари гани? Пойдём, я возьму тебя за руку
и поведу туда, где однажды мы с тобой уже были…

Мы видели розовые сполохи фламинго над Викторией
и собирали лёгкие пёрышки памяти вдоль заката,
любовались нерасчерченным вечным небом, которое,
свободное от нумерации, прогибается по экватору.

Хакуна матата. Облако запахов манго и ананасов,
связки бананов у игрушечных хлипких хижин…
Пульс учащается – в ритме тамтамов и маракасов
Африка разговаривает о неведомой смертным жизни…

Вечные тэмбо в сокровищнице Серенгети втаптывают
в рыжую пыль безумное солнце кратера Нгоронгоро,
стрелы асфальта миражами струятся матово
сквозь царствие прайдов к распластанным вширь секвойям.

Саванна снята на заранее пожелтевшие фотографии,
нонсенсом – русский снег на вершине Килиманджаро.
По горизонту, оживлённому вешками шей жирафьих,
мы доберёмся до сверкающего белыми пляжами Занзибара.

И там, на осколке выжженного чёрного континента
ты шепнёшь мне на ушко на ночь: «лала салама»,
а я улыбнусь, и отвечу тебе – Африка, нинакупенда!
Африка – это такое чудо, когда тебя понимают…


© Сахара

Проходи, прохожий, а впрочем - нам по пути;
высекаю искры, лечу, как под парусами,
рассыпая по снегу кровавые конфетти, -
спутник завидный самый.

Наводи, стрелок, - глаз намётан, рука тверда;
нет, не то чтобы не попал, что и скажешь, - метко.
Согласись, мимо сердца трудно попасть, когда
вскрыта грудная клетка.

Монтажёр, не ругайся, кто это снимал - Бог весть.
Оператора выдайте!
Кажется, в кадре - двое?
Тише, я умоляю, - работаем с тем, что есть.

Ничего, кроме боли.


Екатерина Михайлова

Мне больше не впору писать что-то Вам:
вот - грело, горело - и нету!
И стали короткими мне рукава,
и руки объяли планету.

И колокол больше по мне не звонит,
и наше молчанье взаимно.
И так изъязвивший глаза мезонин
остался простым мезонином.

И будто бы по мановенью чьему
не стало ни книжек, ни музык
о нашей истории! Но почему
мой мир стал широк, а не узок?

Я больше не езжу смотреть на Ваш дом,
на собственный не насмотреться.
У Вас в холодильнике виски со льдом
и точно такое же сердце.

Но полно о Вас, Вас и так здесь полно -
в любой из моих предыдущих
написанных книг или снятом кино.
Вы - грех мой, и он мне отпущен!

И в знак изумленья изогнута бровь,
и пальцы вспорхнули по-птичьи...

Мне больше не впору писать про любовь -
есть вещи куда поэтичней.

Стефания Данилова