В 1789-м, после ратификации Конституции США, выяснилось, что новое государство по уши в долгах, и деньги непонятно откуда брать. Французские кредиты, в связи с началом событий в Париже, уже не светили, внутренние займы потребностей не перекрывали, да и погашать их было нечем, - общая цифра дефицита достигла чудовищной по тем временам суммы в 99 миллионов долларов, и было необходимо искать выход. Впрочем, у Александра Гамильтона, первого в истории США секретаря казначейства, план был. Человек умный, холодный и жестокий, - очень, кстати, похожий на Чубайса и даже тоже рыжий, - лидер федералистов, считавших, что центр - все, штаты - вторично, а народ - быдло, он предложил Конгрессу свести долги штатов в единый государственный долг, доверив погашение федеральному правительству и предоставив ему для этого соответствующие полномочия. «Владельцы независимости», держатели облигаций и главные кредиторы государства, понимали, в чей карман пойдут деньги, в связи с чем не возражали. Летом 1790 года программа была одобрена, и Гамильтон засучил рукава. Полагая, что связи с Англией следует не рвать, а, напротив, укреплять (он вообще был сторонником чего-то типа федерации с бывшей метрополией), «Рыжий» резко снизил пошлины на импорт (до тех пор – основная статья пополнения бюджета) и принялся вводить внутренние налоги. В первую очередь, акциз на спиртное, заявив, что это не просто налог, а «налог на роскошь», и в марте 1791 года, опираясь на поддержку крайних демократов, полагавших, что «чем дороже будет виски, тем меньше народ будет пить и тем больше просвещаться», протолкнул идею через Конгресс. Народ, естественно, взвыл. Но если на побережье нововведение выразилось разве что в некотором повышении цен и ухудшении качества продукта, то в «глубинных» районах, считавшихся тогда «дальним Западом», ситуация была куда хуже.

Тамошние фермеры при англичанах пользовались льготами, положенными «пионерам фронтира», в частности, имели право беспошлинно гнать самогон «для собственного употребления, но без права вывоза на продажу», и пользовались этим правом весьма активно. К тому же в горных районах «дальнего Запада», за Аппалачами, наличные деньги были диковинкой, там царил натуральный обмен, и виски играл роль всеобщего эквивалента. Да и продавать спиртное (пусть уже и с налогом) на Восток было выгоднее, чем зерно, поскольку перевозить его по грамм было куда удобнее. А вдобавок ко всему, нововведение было явно несправедливым, щадящим владельцев крупных спиртогонных предприятий Востока, но ущемляющим интересы мелких самогонщиков. Дело в том, что правительство предлагало на выбор один из двух способов оплаты: можно было уплатить за год вперед конкретную сумму, купить патент и жить спокойно, а можно было платить с галлона, по факту. «Короли виски» с востока, производя и продавая много, естественно, покупали патент, а вот западной мелочи, гнавшей огненную воду от случая к случаю, естественно, приходилось платить с галлона, что на круг выходило вдвое больше и лишало конкурентоспособности. Возникла даже мысль, что «Рыжий», связи которого с «владельцами независимости» секретом не были, намеренно стремится разорить малый бизнес ради укрепления бизнеса крупного, - и хотя доказать верность этой догадки документально никому не удалось по сей день, но и опровергнуть тоже. Хотя пытались, - ради оправдания одного из «отцов независимости», - многие. В любом случае, «короли виски» введением акциза были довольны и всячески его поддерживали, зато терпилы встретили инициативу центра с куда меньшей радостью, чем за 20 лет до того бостонские купцы налог на чай. А центр вдобавок еще и не шел на компромиссы, раз за разом отказывая «дальнему Западу» в его просьбах: не выделялись (дефицит же!) деньги на укрепление границы, где шла очень неудачная для поселенцев Северо-Западная индейская война, категорически запрещалось продавать зерно и виски напрямую испанцам во Флориду, минуя посредников с побережья. Сами понимаете, что проблема огненной воды в такой ситуации стала не причиной дальнейших событий, но спусковым крючком.

Протесты начались сразу, - в первую очередь в Пенсильвании. Как и положено, поначалу без лишних обострений, с обсуждений вопросов «Кто виноват?» и «Что делать?» на местных конвентах, судебных исков, а когда стало ясно, что суды на другой стороне, массированной пропагандой саботажа. Поток петиций и ходатайств, подписанных, в том числе и весьма видными персонами, заставил Конгресс и Гамильтона чуть-чуть отступить, снизив сумму налога на 1%, но для основной массы самогонщиков это выглядело, да и было насмешкой. Ненасильственные настроения «дальнего Запада» иссякали. 11 сентября 1791 года некий Роберт Джонсон, сборщик налогов, слывший человеком неподкупным и до жути принципиальным, был обмазан смолой, обвалян в перьях и вывезен из городка, где пытался исполнять служебный долг с напутствием: «Против тебя лично, Боб, мы ничего не имеем, но скажи Рыжему, что его мы вымажем не смолой». Бедняга оказался первым, но далеко не последним, мытарей били по всему краю, - в Пенсильвании, Мэриленде, Виргинии, Джорджии и обеих Каролинах, - так что по итогам 1791 и первого квартала 1792 годов в федеральный бюджет не поступило ни цента. Над городками взвились знамена с надписью «Ни цента налогов без представительства», - то есть, события шли аккурат по еще незабытым лекалам предыстории Войны за независимость, и это очень напрягало центр. Гамильтон требовал от Конгресса ввести в «мятежные районы» войска, и Конгресс не особо возражал, но генеральный прокурор Эдмунд Рандольф, изучив вопрос, наложил запрет, поскольку, по его мнению, «юридически речь шла не о мятеже, а о пока еще законной форме протеста». В зоне протестов тоже так считали. В августе 1792 года в Питтсбурге состоялся второй съезд протестантов, в отличие от первого, годом ранее, прошедший красиво и с участием юристов, но по настроениям куда более радикальный. Лидеры ассоциации «Минго Крик», взявшей в свои руки управление протестами, вели речь уже о «продолжении Революции, которую у народа украли», а по итогам возникли, как когда-то, «корреспондентские комитеты» (что-то типа органов параллельной власти на местах), «народные суды»(чтобы рассматривать, справедливы ли претензии мытарей) и «командования» местной милиции, ставшей очень похожей на отряды «Сынов свободы» при старом режиме.

Теперь «Рыжий» кричал о «мятеже» уже благим матом. Летела на хрен вся его финансовая программа. В сентябре на запад поехала специальная комиссия казначейства, разбираться и объяснять людям, что к чему, но мероприятие вылилось в комедию: Джордж Клаймер, глава делегации и доверенное лицо босса, мало того, что пытался запугивать тамошних лидеров, чего суровые пионеры не терпели, так еще и ездил по краю в маске (чтобы не опознали и не обидели), быстро став посмешищем на всем «дальнем Западе». Соответственно, доклад его был выдержан в истерических тонах: дескать, мятеж, бунт, война, британские шпионы, угроза республике и так далее, и тому подобное. Это уже насторожило самого Джорджа Вашингтон, финансовому чутью Гамильтона доверявшего абсолютно, а мятежей не терпевшего, - и в итоге «Рыжий» получил полномочия подготовить меры по приведению ситуации в порядок. С его подачи главным налоговым инспектором для «дальнего Запада» был назначен генерал Джон Невилл, получивший самые широкие полномочия. Назначение протестанты сочли вызовом, и справедливо: мало того, что бравый вояка, человек очень богатый и влиятельный, имел на руках немалое количество облигаций, а плюс к тому еще и владел несколькими спиртогонными заводами на побережье, он еще и имел твердую репутацию «предателя». Поскольку долгое время защищал интересы пионеров, а потом развернулся на 180 градусов, получив от «Рыжего» солидные налоговые льготы. Его ненавидели, бойкотировали, хамили в лицо. Он ненавидел в ответ, бомбардируя Филадельфию депешами о том, что «мятеж выходит из-под контроля и, бесспорно, подготовлен англичанами». Насчет англичан, конечно, врал, но вот остальное становилось все более близко к тексту: подчиненным Невилла уже было опасно выходить на улицу даже за покупками. В газетах края появились, - за подписью «Том Тинкер» (личность автора по сей день неведома), - едкие, очень популярные статьи, угрожающие (как когда-то в Бостоне за чай) всем «изменникам», кто станет платить «беззаконный побор». Если кто-то все же платил, его сараи и склады горели. В июне 1793 года жизнь вышла на грань фола: толпы демонстрантов жгли чучела Невилла, вешали его изображения, а в ночь на 22 ноября группа неизвестных, ворвавшись в дом Бенджамена Уэллса, одного из местных заместителей столичного гостя, под дулом пистолета заставила его сдать печать и написать заявление об отставке. Это уже превышало всякие рамки: сам президент Вашингтон объявил, что всякий, кто хотя бы назовет имена нападавших, получит несусветную награду – 10000 долларов, - но желающих не нашлось.

Позже, когда все уже кончилось, оппоненты Александра Гамильтона открыто обвинили «Рыжего» в том, что дальнейшие события прямо спровоцированы им ради укрепления власти федерального правительства. Сам он это, естественно, отрицал, но, как писал в мемуарах конгрессмен Уильям Финдли, «с лукавой и надменной улыбкой человека, считающего себя Господом». Как бы то ни было, в мае 1794 года по инициативе главы казначейства были выписаны повестки, обязывающие 60 злостных неплательщиков с «дальнего Запада» прибыть в Филадельфию для рассмотрения дел в федеральном суде Требование было совершенно неисполнимо: на такое путешествие фермеры не имели ни ни времени, ни денег, да и оставлять семьи без мужчины во время войны с индейцами было совершенно невозможно. Однако неявка автоматически делала их уголовными преступниками «государственного значения». На сегодняшний день, - после публикации трудов Уильяма Ходжленда и Сэмюэла Моррисона, - нет сомнений в том, что это была провокация: уже после выдачи повесток их начали обсуждать, в итоге разрешив решать вопросы в местных судах, без выезда, однако опубликовали эту поправку много позже, в виде оправдания. А повестки, тем временем, шли на места, - уже с подразделениями федеральной милиции. 15 июля произошла первая стычка волонтеров «Минго Крик» с людьми Невилла, которые, столкнувшись со стрельбой, отступили, а 16 июля отряд протестантов, - вернее, уже повстанцев, - числом около 30 человек попытался взять штурмом укрепленное поместье Боуэр Хилл, резиденцию Невилла. В перестрелке погиб один из фермеров, Оливер Миллер, а остальные, не выдержав ответного огня, отошли к форту Катч, куда стягивались основные силы «Минго Крик», - более 600 человек во главе с «генералом» - майором Джеймсом Макфарлейном, ветераном и героем Войны за независимость. Неудивительно, что следующий день, - 17 июля, - выдался бурным и горячим. Поместье было осаждено, несколько человек, в том числе родственники Невилла оказались в плену, где их, впрочем, ничем не обидели, после чего, выпустив из укрепления женщин и детей, волонтеры, еще не знавшие, что сам Невилл, на всякий случай, покинул поместье еще раньше, начали штурм. А кончилось все некрасиво: когда стало ясно, что запас боеприпасов иссякают, осажденные выбросили белый флаг и попросили о переговорах с «генералом», но стоило Макфарлейну выйти на открытое пространство, его застрелили, как позже писалось в рапорте, «в надежде, что бунтовщики, потеряв командира, утратят пыл». Надежда, однако, не оправдалась. Взбешенные «Минго Крик» пошли на открытый приступ, под огнем, потеряв двух товарищей, ворвались в поместье и сожгли его дотла, однако защитники, не переходя в рукопашную, подняли руки и уцелели все, кроме одного истекшего кровью солдата, - после чего были разоружены, слегка побиты и отпущены с миром.

Похороны «генерала», торжественно проведенные на следующий день, взвинтили и так уже раскаленный добела «дальний Запад» окончательно. Умеренные лидеры, желавшие только уладить вопрос с налогами, уже не могли контролировать ситуацию. Бал правили радикалы, требующие «полноценного вооруженного сопротивления». 26 июля «Минго Крик», возглавленные Дэвидом Брэдфордом, естественно, тоже ветераном и героем, перехватили почтовый дилижанс (еще одно «преступление против государства») и вскрыли письма, выяснив имена «доносчиков и предателей». После чего Брэдфорд объявил о созыве ополчения, назначив местом сборов поле Брэддок, неподалеку от Питтсбурга. И люди откликнулись. 1 августа в назначенном месте собралось более 7000 человек, едва ли не две трети мужчин «дальнего Запада», - в основном, бедняки, не имевшие ни земли, ни винокурен. Речь шла уже не об акцизе, а обо «всех обидах, которые богатые, сговорившись между собой, наносят бедным, отобрав у них независимость и права». Звучали предложения идти на Питтсбург – «Содом зла», «покончить с богатеями и сжучь все дотла», кто-то призывал атаковать федеральный Форт-Файет и разжиться в тамошнем арсенале оружием, включая пушки, а некоторые выступающие даже призывали «сделать, как во Франции», похвально отзываясь о гильотине. Тон задавал сам Брэдфорд, по ходу речи несколько раз сравнив себя с Робеспьером. В какой-то момент над толпой взвился флаг с шестью полосами и был брошен клич о независимости в союзе с Испанией, Англией или «хотя бы и Дьяволом, потому что сам Дьявол не способен оскорбить честных людей хуже, чем господа из Филадельфии». Толпа ревом поддержала эти речи. Хоть как-то удержать ситуацию в рамках удалось только благодаря быстроте реакции питтсбургского истэблишмента. На поле Брэддок срочно отправилась делегация самых уважаемых «умеренных», доложившая собравшимся: «предатели» (авторы доносов) изгнаны из города без права вернуться, а возмущение «порядочных граждан» вполне справедливо. Но все-таки независимость – самая последняя крайность, идти на которую без переговоров с властями не стоит. В итоге, ситуация слегка смягчилась. Толпа все же вошла в город, промаршировала по улицам и сожгла амбары, принадлежавшие самым известным сторонникам центра, однако тем и ограничилась. Две недели спустя, 14 августа, на съезде делегатов шести графств «дальнего Запада», была принята петиция – список требований мятежников, составленная комитетом, сформированным как из умеренных лидеров, так и из вожаков крайней демократии.

О дальнейшем историки спорят поныне. Точно известно, что Вашингтон, - еще до схода на поле Брэддок, - собрал кабинет для решения вопроса, что делать дальше, потребовав от каждого письменно изложить свое мнение. Эти бумаги сохранились, и свидетельствуют о том, что все присутствавшие вслед за «Рыжим» потребовали подавит мятеж железом и кровью, без всяких переговоров, и только госсекретарь Эдмунд Рэндольф высказался в том смысле, что людей, в самом деле, довели, а значит, поговорить необходимо. В результате, президент, сославшись на отсутствие единогласия, направил к повстанцам комиссаров для обсуждения ситуации, параллельно объявив мобилизацию. А вот было ли это маскировкой истинных намерений или национальный герой, в самом деле, хотел решить дело миром, наверняка не может сказать никто. Во всяком случае, Гамильтон тотчас начал сливать в газеты материалы под общим названием «Талли», повествуя общественности о «страшных насилиях, убийствах, глумлении над дамами и грабежах, царящих на западе Пенсильвании» и доказывая, что «без применения военной силы гибель Республики от рук английских агентов неизбежна». Он писал ярко, факты выдумывал лихо, со ссылками на «свидетелей», и многие ему верили. Причем не только обыватели, но и лица, облеченные властью. 4 августа 1794 года министр юстиции дал заключение о том, что «западная Пенсильвания пребывает в состоянии мятежа», 7 августа Вашингтон «с глубочайшим сожалением» объявил о «необходимости применения военной силы» и взял командование на себя. А 21 августа «комитету Запада» были изложены окончательные условия: беспрекословно прекратить все волнения, полностью подчиниться требованиям центра и провести всенародный поименный референдум о согласии с этими требованиями. Всем, кто согласится, была обещана амнистия. После долгих споров, комитет (радикалы все же были в меньшинстве) условие принял, но результаты референдума 11 сентября оказались, скажем так, неоднозначны: в городах основная часть голосовавших заявила о подчинении законам США, но глубинка выступила категорически против, после чего решение о введении в штат федеральных войск было принято окончательно. С подачи Гамильтона, президент объяснил все, кто умолял не спешить, что «если не показать силу, насилие оживет снова», а спустя несколько дней федеральная армия, - 12950 штыков и сабель, больше, чем любая из армий эпохи Войны за независимость, - вступила в пределы западной Пенсильвании. Что интересно, мобилизация шла со скрипом: даже в спокойных графствах люди не хотели быть карателями, так что призыв получился добровольно-принудительным, не без стычек и даже арестов. Однако, как бы там ни было, вторжение началось. Карлайл, считавшийся центром радикалов, поднявших даже над ним знамя независимости, был занят без боя 29 сентября, активистов протеста взяли под арест, по ходу дела убив в стычках несколько особо упрямых пионеров. Продвигаясь на запад, президент принял 9 октября в Бедфорд капитуляцию большинства вождей «Минго Крик», а затем вернулся в Филадельфию, оставив заместителям Гамильтона в качестве «политического советника», однако запретив устраивать военно-полевые суды, конфискации и показательные казни, чего очень хотел и на чем настаивал «Рыжий».

К концу октября все было кончено. Ополчение «Минго Крик» рассыпалось, большинство вожаков, включая Брэдфорда, понимая, что кому-кому, а им после спичей о Робеспьере и гильотине пощады не будет, бежали на запад, к фронтиру, а из нескольких сотен арестованных под суд в Филадельфию увезли 10 человек, объявив в розыск еще двадцать четыре «подозреваемых в измене». При рассмотрении дела, однако, обвинения в связях с Англией не подтвердились, так что 8 подсудимых отделались разными сроками за «участие в беспорядках» и «подстрекательство к неповиновению». К повешению приговорили только двоих – Филиппа Уигла (избиение фининспектора и сожжение его дома) и Джона Митчелла (нападение на почтовую карету). Однако оба были помилованы президентом Вашингтоном, один – «за заслуги в годы войны», второй – «поскольку был послушным орудием в руках негодяя Брэдфорда». Несколько сотен приговоров к разным срокам и разным суммам штрафа были вынесены и судами Пенсильвании. Вместе с тем, как ни злился Гамильтон, итогом событий стали некоторые выводы, которых «Рыжий» никак не ожидал. Несмотря на успех центра, стало ясно, что народ к смирению не готов и чересчур перегибать палку не стоит, - даже налог на виски на «дальнем Западе», хотя и усмиренном, по-прежнему собирали с большим трудом, не более чем на 20% от того, что предполагали. Начались подвижки к компромиссу между центром и регионами. Многие «федералисты», шедшие до сих пор за Гамильтоном, отошли от него, как от опасного радикала, согласившись не ущемлять права штатов, но и многие «анти-федералисты», напуганные «полем Брэддок», пришли к выводу, что бороться с правительством лучше мирными средствами. По общему согласию, было установлено, что имел место всего лишь Whisky Rebellion, то есть, бунт из-за водки, и ничего более, а также, что «право народа на восстание» не абсолютно, даже если для восстания есть причины, - и с этого момента началось формирование Республиканско-демократической партии, политического оппонента «федералистов». Позже, придя к власти, её кандидат Томас Джефферсон отменил и пресловутый, никакой пользы бюджету не приносящий налог.

А еще до того, всего через месяц после завершения «похода на Запад», известная актриса и драматург Сьюзен Роусон в содружестве с композитором Александром Рейналем написала пьесу «Добровольцы», - о героическом восстании пионеров «дальнего Запада», как писал рецензент, «ветеранов , храбро защищавших американскую мечту». На премьере, состоявшейся 25 января 1795 года в Филадельфии, разумеется, присутствовал весь бомонд во главе с Джорджем Вашингтоном и миссис Мартой, первой леди. По свидетельству Икебода Кемпбелла, мемуариста, «и генерал, и его супруга, а с ними и вся публика не пропуская ни одной реплики, приветствовали особо удачные сцены рукоплесканиями, более всего восхищаясь при появлениях главного негодяя, - хитреца в огненно-рыжем парике, и вовсе не обращая внимания на явное неудовольствие сидящего в одной с ними ложе мистера Гамильтона».