«13 причин почему»... Женька писал эту записку собственной кровью, вернее, он писал ее шариковой ручкой, но каждое слово в ней сочилось кровью. Ну, может не каждое… но первых три точно.

1. Отчим
Хорошо бы, чтобы он умер. Он, а не Женька. Все должно было быть наоборот.
2. Мать
Теперь она поймет, но поздно.
3. Месси
Он должен был получить «Золотой мяч», а не Модрич.

Остальные десять причин Женька добирал долго. Пришлось основательно покопаться в памяти и даже посчитать дурацкие обои в цветочек, которые отчим купил в его комнату. Он не девчонка, чтобы у него цветочки на стенах висели, но, как всегда, его никто не спросил. Его вообще никогда не спрашивали, словно его не было.
Отчим был для матери важнее, она смотрела ему в рот и никогда не перечила. Когда он воспитывал Женьку, она горбилась и стремилась поскорее уйти в другую комнату. Все хорошие вещи в жизни стыдливо пробегали мимо Женьки. Как блестящий золотой мяч, прокатившийся мимо Месси к носатому хорвату, оставив на стене школьного туалета надпись: «Месси – чмо, Модрич – крут».
Все это промелькнуло перед ним за секунду, пока асфальт стремительно приближался к его лицу.

- А вот если бы Чак так упал, он пробил бы тоннель до Сиднея.
- Что? – на асфальтовой площадке перед подъездом было пусто, если не считать пестрой кошки. Лохматой, желтоглазой, похожей на миниатюрного медведя. – Какой еще Чак?
Кошка посмотрела на него, как на слабоумного:
- Норрис. Ты знаешь другого Чака?

Это было очень странное ощущение. Женька ничего не чувствовал, он словно онемел и оглох. Душевная боль, терзавшая его последние месяцы, тоже испарилась – но не прошла, а словно отступила и спряталась за непроницаемой завесой тишины, которая навсегда воцарилась в мире.

Казалось, даже трамваи на Щорса остановились и падавший на землю желтый тополиный лист летел бесконечно долго. Интересно, так теперь будет всегда? Или это только сейчас, а потом будет слепящий свет в конце тоннеля… Такой, как на небе – Женька запрокинул голову и кольцо многоэтажек вокруг его родного двора показалось ему темным колодцем, над которым качался клочок ослепительно голубого октябрьского неба.

- Хорошая нынче осень. Долгая и теплая.
Кошка подошла и села рядом. В другое время Женька бы офигел, услышав, как она разговаривает, но только не сегодня. Теперь он больше ничему не будет удивляться.
- Привет. Тебя как зовут?
- Шерис. Я кошка Чака Норриса.
- Прям самого Чака?
Она кивнула. Ветер взъерошил на загривке длинную шерсть, придав ей суровый и повелительный вид. Она смотрела на Женьку точь-в-точь как мать, когда он приходил домой затемно с порванными на коленях джинсами.
- А сам Чак где?
- Со злом борется. А я здесь, его подменяю.
- П-п-понятно… Странно, что я тебя раньше не видел.
- Раньше ты вообще ничего не видел, - кошка махнула роскошным пушистым хвостом, - но я могу тебе кое-что показать.

…Если закрыть глаза и сосредоточиться, почувствовать тепло от солнечных пятен, можно идти по ним, как по лестнице. Только надо уверенно ступать, ощущая подошвой теплую поверхность – тогда можно смело шагать на следующее.
- Да как я почувствую в ботинках-то?
- Ботинки тут ни при чем. Закрой глаза и давай, пробуй.

Женька хмыкнул, свернул в кармане фиги, но глаза все-таки закрыл. Сначала он ничего не чувствовал, но спустя некоторое время четко ощутил, как припекает левую щеку. Он подвинул ногу и поставил ее в центр теплого квадрата. Глаза были закрыты, но он был уверен, что стоит в центре. Твердо и уверенно.

- Уже хорошо. Теперь надо найти следующий.
Наверное, кошка Чака Норриса знала, как это делается, но Женька был чайником – он стал тупо шарить руками по сторонам, пока не почувствовал тепло. Туда. Он поднял ногу, потом опустил и понял, что стоит так же твердо, как и раньше. Кажется, Чак Норрис действительно знал свое дело, раз у него были такие кошки.

Шаг за шагом Женька поднимался по солнечным пятнам, вот уже и воздух стал совсем другим. Листья на верхушках деревьев шелестели рядом с ухом – он протянул руку и потрогал. Легкие-легкие, совсем нежные.

- Мы на каком сейчас этаже?
- Открой глаза да посмотри, - промурлыкала Шерис.
- Не, - Женька глупо хихикнул, - я высоты боюсь.
- Ты?
- Ну вот так.

Хоть и с закрытыми глазами, но Женька мог поклясться, что Шерис неодобрительно покачала головой.

Внизу было намного прохладнее и пахло бензином. Шерис проводила глазами отъехавшую машину и спросила Женьку:
- Это ваши окна на девятом?
- Откуда ты знаешь?
Она не ответила, принюхиваясь к обилию запахов, кружившихся у подножия многоэтажек.
- Твой отец тебе обои клеит в комнате. Я видела.
- Отчим.
- Ясно. А мать на кухне готовит. Они тебя домой ждут.

Женьке стало не по себе. Он как-то раньше не думал о том, что будет дальше. Тугой узел его переживаний начисто распускался в момент, когда они узнают, их затопит горем… а потом. Ему вдруг вспомнилась тетя Люда с седьмого этажа, которую увезли в больницу, а потом привезли обратно, но уже в гробу. Мать суетилась, помогала на кухне, а отчим таскал табуретки и бегал в магазин за водкой. И все шептались, припоминали всякую дрянь о том, как теть Люда гоняла мужа, когда узнала, что он ходит к продавщице из павильона.

Пахло хвоей, водкой и несвежим майонезом. Все было ужасно муторно и неловко, и совершенно никакого таинства. Воняющие полиэтиленом венки на лестничной клетке, хмурые, отечные лица теть Людиных сослуживцев и хромой ПАЗик, на котором ее увезли на кладбище. И все. День прошел и закончился, а утром наступил новый. И Женьку обожгло: а ведь ничего и правда не случится. Пройдет день, другой, а потом все будет точно так же, только без него. Он-то думал, что нанесет этому миру смертельную рану, лишив его себя, но…
- Если долго смотреть в лужу, тебя может засосать внутрь. И ты будешь пялиться уже оттуда, но не сможешь выйти.

День переломился надвое, качнулся и стал неминуемо клониться к вечеру. Холодные струйки воздуха забирались под Женькину куртку и под пеструю шерсть кошки Чака Норриса. Они сидели молча на детской площадке, рассматривая, как жухлый листик крутится, не в силах долететь до земли.

- Может, по лужам побегаем?
Женька мотнул головой.
- Ну да, тому, кто там сидит, не особо приятно, когда ему на лицо наступают. Ты прав.
Шерис подумала и снова спросила:
- А может, мы возьмем картонку и покатаемся на ветре? У меня до шестого этажа получалось долетать.
Женька опустил голову низко-низко и снова отрицательно покачал ей из стороны в сторону.
- А почему ты кошка Чака Норриса?
- Такой меня придумал админ в котокафе. Я была обычной бездомной кошкой, которую никто не хотел брать – и вот я стала кошкой Чака Норриса, способной бороться с мировым злом. Такой меня придумала девочка Саша, когда ей было страшно засыпать в темной комнате, а я охраняла ее от теней и шорохов. Такой меня придумал ты, когда тебе нужно было удержаться за воздух.

То ли смешок, то ли всхлип повис в воздухе. Женька сгорбился на детской карусели, словно боясь поднять взгляд.

- Вон оно что. А я-то думал, ты как Чак, что-то можешь…
Шерис удивленно посмотрела на своего нового друга.
- …ну там, победить зло… - он понизил голос до едва различимого, - или исправить большую ошибку…


Начало темнеть. Многоэтажки ожили и загудели. Во дворе зашуршали шины автомобилей и захлопали подъездные двери. Женька сидел, поглощенный своим горем, и ничего вокруг не замечал. Даже того, что кошка Чака Норриса запрыгнула на скамейку, потом на забор, грациозно прошлась по нему и села смотреть на самые обычные окна второго этажа.

Когда Женька заметил ее отсутствие, он потащился следом.

- Что там такое? – не то, чтобы ему было интересно, но сейчас у него не было другого собеседника, кроме этой кошки. Приходилось поддерживать общение.
- Там мой дом, - Шерис подняла голову и замерла, словно прислушиваясь к звукам, доносившимся из форточки. – Удивительно: из семи лет своей жизни я прожила там только семь месяцев, но мой дом там. Моя семья: девочка Саша, мама Вика, папа… Да, и еще одна кошка Мышка – дура, конечно, но не злая.
Женька присел на забор. На втором этаже были самые обычные три окна и балкон с выставленным велосипедом. Все, как у него и как у тысяч других людей в этом городе.
- Ты потерялась?
Шерис отрицательно покачала головой.
- Выгнали? – смутное чувство беспокойства трепыхнулось где-то в животе.
Шерис снова сделала отрицательный жест.
- Эээээ… Они выпускают тебя гулять одну?
- Нет, - желтые глаза неторопливо скользили по оконным рамам, - я умерла. Долго болела, а потом умерла.

Казалось бы, чему удивляться, но Женька вздрогнул до самой глубины своего существа. Сжался комком, чувствуя весь беспросветный ужас своего положения. А Шерис спрыгнула и села, аккуратно обвернув ноги пушистым хвостом. Теперь Женька видел, что на ее шерсти не было ни капельки, хотя они только что бегали по лужам. Он опустил глаза на свои замшевые ботинки:
- А я… Я тоже? Я ведь упал.
- Упал. Запнулся о порог и рухнул во весь рост прямо у подъезда. Посмотри на руки.

Женька развернул к себе ладони – яркие, полыхающие ссадины дохнули жаром. Ему было больно, и это была самая восхитительная боль! Боль дышащего, теплого тела, полного жизни, способного чувствовать холод в промокших носках и легкий шлепок ветра на щеке.
- Живой… Я живой…

Окна сияли розовым-розовым, рассыпались блестками по всей девятиэтажке. И его окно на девятом горело пламенем, как новенькая катафота. А там – мать, жарит картошку! А отчим доклеивает обои в его комнате. И запах стоит на весь подъезд! И жрать-то как хочется!

- А ты можешь, да… Ты и правда кошка Чака Норриса!
Женька выдохнул, как сплюнул, сунул руки в карманы и крепко сжал кулаки. Хрустнула бумага, его «13 причин почему» превратились в комочек, мокрый от пота, грязи и сукровицы. Он оглянулся в поисках мусорки, но вблизи ничего не было.

- Ты можешь отдать его мне. Я люблю бумажные шарики.
Женька скатал комочек покрепче и бросил его на асфальт. Шерис скользнула пестрой молнией и засуетилась, гоняя бумажку по дороге. Она выскакивала вперед и подавалась назад, пинала шарик с полного размаха – Женька раз подставил ногу, два, а потом не утерпел и вскочил с места. Теперь они бегали вдвоем, отбирая мячик друг у друга: лучший игрок мира Женька Месси и кошка Чака Норриса, которая никогда не проигрывает.

Проходившая мимо соседка тетя Соня зыркнула искоса и подумала: дурак дураком. Ветер гоняет бумажку, а он подыгрывает. И радуется, будто сто рублей нашел. Вот дебил.

© Жозе Дале