Алена Березовская

Очень простые стихи,
но очень сложные чувства


О виртуальности

Безмолвные строки,
но смысла в них много...
Смешные улыбки : – )
скрывают тревогу...
Боязнь удержать
то, что мы и не держим...
Боязнь потерять
это чувство надежды...
И странный порыв
наши души пугает,
а тело горит
и объятий желает...
Но прячется вздох...
Вместо слов только точки...
Разговор – без конца,
Но кончаются строчки...
*********

Роберт Рождественский

* * *

Не убий!—
в полумраке
грошовые свечи горят...
Из глубин
возникают слова
и становятся в ряд.
Если боль
и набухли кровавые кисти рябин,
если бой,—
кто услышит твое:
«Не убий..»?
Мы слышны
только самым ближайшим
друзьям и врагам.
Мы смешны,
если вечность
пытаемся бросить к ногам.
Есть предел
у цветка,
у зари
и у сердца в груди.
Мир людей.
И над каждым библейское:
«Не укради!..»
Мир
дрожит,
будто он искупался
в январской воде...
Надо
жить!
У последней черты.
На последней черте.
Думать всласть.
Колесить, как товарный вагон
И не красть.
Разве что —
У богов.
Огонь.
*******

Е. Ярошевская

* * *
Я ваш ангел-хранитель с кофейною чашкою в пальцах,
Я – смотритель всех утренних снов с бутербродом в руке,
Я секундная стрелка подъёма, я с тактом, как в танцах.
Не божись, не боись девы с нимбом в короткой тоге.
Вы такой! Нету слов, но остались, как прежде, вопросы,
Ваша память вполне сотрясение ветра в мозгах,
Вас ведь надо чуть-чуть по чуть-чуть, вымеряя, как дозы…
Избегаю домашних неврозов я с чашкой в руках.
**********

Балаева Ольга

* * *
Друг познается в беде.
Если случилось горе,
Друга ты ищешь везде.
Друг познается в споре.

Друг познается в споре:
Он уважает твои
Кредо и априори.
Друг познается в любви.

Друг познается в любви,
С другом - вы любите вместе,
С другом - вы пара лавин.
Друг познается в чести.

Друг познается в чести:
Душу чтоб тронуть твою,
Он не прибегнет к лести.
Друг познается в бою.

Друг познается в бою,
Он защитит тебя страстно.
(Честное слово даю!)
Друг познается в счастье.

Друг познается в счастье,
В радости, - как нигде...
Ну и, конечно, знайте:
Друг познается в беде.

Лишь священник-июнь, самый добрый из всех
Обручает влюблённых, несмотря на запреты!
Может год его ждут, может ждут целый век,
Но уж точно венчаются ночи с рассветами.

Одевают они подвенечный наряд
И в наш город приходят большим хороводом.
Может здесь Петербург, может здесь Ленинград,
Но уж точно фата по всему небосводу!
Может здесь Петербург, может здесь Ленинград,
Но шампанское точно по всему небосводу!

И повсюду в честь них расцветает сирень!
И светлеет Нева, и светлеют каналы.
Может быть это – ночь, может быть это – день,
Но уж точно огромная чайка над нами!

На седых волосах серебристая пыль.
«Чем причёску сколоть?», - эта ночь размышляла.
«Может взять с кораблём, может с ангелом шпиль», -
Но уж точно луну - свою брошь – потеряла.
«Может взять с кораблём, может с ангелом шпиль», -
Купола-то нам точно всегда оставляла.


В город наш влюблена летом даже заря.
И собой она на ночь его укрывает.
Может месяц всего, но уж точно не зря!
Этот свет их любви и всех нас осеняет!


Михаил Диченко

а вдоль дороги гвозди и стекло ...

а вдоль дороги гвозди и стекло………
-
обрывки пожеланий, некрологи
……бесформенные туши онкологий,
густая зелень, парковой под стать,
чтоб в них не страшно было умирать…
И выжившим, внимательным… немногим…-
знак «осторожно дети» ставят боги,
вдоль полотна… отсюда не видать…
-
А на окне остывшее пюре,
а за окном уборки и посевы…
……….заборов незатейливых гофре,
сетей паучьих девственные плевы
и глупые попсовые припевы,
прибившиеся ветром… из кафе,
в котором… впрочем это только миг,
для смелости глотнувший оджалеши
и где-то ожидаемо умерший,
быстрее, чем дожарился шашлык…
А вдоль дороги: рельсы и кресты…
и аисты внимательные с вышек,
для насмерть расшибившихся мальчишек -
свивают колыбель из бересты….
По бурым травам……. лошади в грязи,
губами тронут пыльный одуванчик…
Заправка, магазинчик, балаганчик….
И………..
…штрифель по два двадцать… тормози!

…оврагов многослойный пресный торт,
внизу, песка наевшаяся фура.
Под небом вдоль дороги – натюрморт
(что в переводе – «мертвая натура»)
…под небом…вдоль дороги…в никуда,
а может прямо ввысь… фата моргана… -
мотоциклиста красная бандана,
мелькнула и погасла навсегда…

В подзорную трубу обеих рук
мир сузится до дула пистолета…
На крыльях птиц скучающее лето,
идёт на свой последний яркий круг
в твоём миру….
Не лопнувшем едва,
где каждый бомж с замашками Висконти,
закат торгует сном на горизонте…
Со скидкой для влюбленных…
дайте два…

(Елена Аверина)

Кто боится любви.

Кто боится огня, тот не сталь,
Кто боится ветров, тот не плыл,
Тем, кто гонит из сердца печаль,
Не изведать поэзии пыл.

Тот, кто жил, не нарушив закон,
То тому и прощенным не быть.
Кто не знает, как пахнет патрон,
Тот врагов не сумеет простить.

Кто не чувствовал боли, то тот
И другого не в силах понять,
Тот, кто прожил всю жизнь без забот,
Не сумеет потери принять.

Кто ходил по земле не дыша,
Аромата цветов не узнал,
Кто вставал по утрам не спеша,
Тот на собственный день опоздал.

Кто не падал, не знает полёт,
Да и вкус, кто не пробовал плод,
Кто боится страдать – не любил,
Кто боится любить – тот не жил!

(Вадим Странник)

Рябиновая грусть,
берёзовая нежность...
Всё туже время - лет -
наматывает нить...
Нам не остановить
её шагов поспешность.
Нам не остановить,
нам не остановить.

Ах, если бы чуть-чуть,
ах, если бы немного,
Немного размотать
тяжёлый тот клубок,
Чтобы навстречу нам
летела вновь дорога,
Пусть с кочками опять...
Да сохрани нас Бог.

Зрачками чтоб, душой,
вновь впитывать безбрежность
Морей, полей, лесов...
Чтоб снова ощутить
Рябиновую грусть,
берёзовую нежность,
И солнышка тепло...
Да просто - жизнь любить.



© Вера Авраменко

Сочувствие.

О, почему так тяжело,
когда страдает кто-то рядом.
Чтоб душу грустью замело,
достаточно бывает взгляда.

И ведь не только за родных
порой бессоньем ночь горит:
о посторонних, о чужих
тревога разум бередит.

Сочувствие – святая боль.
Оно от Бога в наших душах.
Бывает вкус - сплошная соль -
у побуждений самых лучших.

Чтоб жизнь нам медом не казалась?
Нет! Чтоб душа не оскудела,
чтоб человечность в ней осталась,
чтоб не было добру предела.

Пока мы сострадать умеем,
не всё так в мире безнадёжно.
Пока сочувствуем, жалеем,
то счастье на земле возможно...

(Таисия Февронина)

Традиционна трактовка греха,
Равно и способ плести паутины.
Мне как всегда не хватило штриха
Для составления цельной картины.
Что-то в ней важно, а что-то пустяк:
Сцены, слова, эпизоды, мгновенья…
Вся наша жизнь распадается, как
Ржавая цепь на отдельные звенья.
Взвешивай «против», оттачивай «за»
Не предоставленных мне полномочий, -
Я защищаюсь. Я прячу глаза
За ожерелья своих многоточий.
Не обвинит – никогда, никого -
Правда, прошитая лазером взгляда.
Счастье, как минимум, стоит того,
Чтоб заплатить за него.
Сколько надо.

Анаис

До чего же привычные вещи мне:
ни души не щадя и ни чувств,
все стихи посвящаю я женщине,
для которой поэзия – чушь.
Но, когда, ошалев от бездарности,
ей пишу, словно благо дарю,
не прошу у неё благодарности,
а страдаю и благодарю.

Над собой изгаляясь: – Не поздно ли? –
я пишу, будто мне двадцать лет,
и стихи ей бросаючи под ноги,
я не жду ни словечка в ответ.
Изумляют избитые истины…
Снова в древних словах расскажу,
что стихи посвящаю единственной,
от которой всю жизнь ухожу.

Сам не ведая, жил или грезил я
(жизнь сгорела почти что дотла)
я искал в жизни только поэзию,
где она в жизни просто жила.
Но уже не считаю утраты я –
всё пускай подытожит судьба…
Лишь она, без вины виноватая,
в жизни этой мне бог и судья.

Всеми правдами, всеми неправдами,
до последнего в сердце гроша,
даже будни я так с нею праздновал,
что и ныне ликует душа.
Через пропасти и через трещины,
через стены снегов и огня
все стихи посвящаю я женщине
той,
что всё-таки
любит
меня.

Леонид Барановский

Брикет зимы на палочке,
И новые сандалики,
И штапельное платьице
В «татьянку»… боже, мой,
Какое счастье, мамочка,
Мне быть глупышкой маленькой,
И день котёнком ластится,
И голос твой: « Домой…».

Делиться хлебным мякишем
С любой дворовой живностью,
И босиком по колкому -
Бедовой нипочём,
Где скачет радость мячиком,
И солнцем пахнет жимолость,
И льётся лето звонкое
Отчаянным дождём…

Нажим в летописании,
Волосяные линии…
Ещё судьбе осваивать
Чужие словари.
В уюте мироздания
Щебечет детство милое,
Но всё плотнее марево
И гуще ковыли...

И взрослый мир закрутится
С восторгами и страхами...
Прибудет к дому отчему
Иная детвора,
Но иногда почудится
Из форточки распахнутой:
"Ты загулялась, доченька,
Домой... домой пора !»

Воронцова Тамара

Ах ты, Господи, боже мой!.. Толчея и смог,
набухает влагой душных небес поролон,
и лениво ропщет карманный твой вавилон.
Но хоть что-то расслышать ты бы и сам не смог.

Ах ты, Господи, боже мой!.. Из одних истцов
дикий люд, что давно обрюзг от своих обуз.
Всё в одну арбу, и трещит с полюсов арбуз.
Здесь ты вряд ли сможешь кого-то узнать в лицо.

Ах ты, Господи, боже мой!.. Глухарь на току
слышит лучше, чем те, кто делит одну кровать,
раздражение, хлеб и суп, и свои права.
И не ради тебя себя с трудом волокут

к пьедесталу, к яме и просто – к себе домой…
Только в каждом людском младенце родишься Ты.
И не ведая, люди ищут свои черты:
«На меня похож, ах ты, господи, боже мой!»


© Вика Дашкова

Измена.

Дороги развезло,
по лужам рябь да сыпь,
весь Питер пуст и нем
да сер, при всём модерне,

застыл как волнолом,
но всё же рвет низы
свинцовой пелене
шпиль-флюгером фанерным.

Погода – барахло.
Неделю моросит,
и тянет все сильней
промозглостью пещерной.

Вчерашним бы числом
остановить часы…
опять ты - не к жене,
а снова к той, наверно…

Что дорожить теплом,
когда одной в нем стыть?
одной на простыне –
как в проруби, примерно…

Ни решкой, ни орлом,
ни вкось, ни вкривь, ни вдыбь-
не выпадает мне -
дурехе легковерной.

Судьбу как прорвало, -
и впору волком выть,
да глупой голове
сплести венец из терний,

и зачитав псалом
с тринадцатой главы,
разбавить яд в вине,
пусть медленный, но верный…

Сил нет! – В душе надлом,
внутри стенает выпь,
всё мутно, как на дне
опавшей в омут черни…

Один металлолом
от мира и любви,
да несколько монет -
оставил благоверный…

Жалеть ли о былом? –
испить плакун-травы,
да подарить волне
дыханье мелкой зернью,

что выжить не смогло
пусть похоронит и зыбь,
и боль по глубине
поделит равномерно.

Постричься ль наголо,
не проронив слезы,
смирить остаток дней
мольбой неимоверной?

Иль руша всё кругом,
спустить за все разы
воинствующий гнев –
вцепиться в горло скверне.

Пусть всё идет под слом -
отбросить прочь бразды,
пусть корчатся в огне
соперница с неверным.

Да-да - им поделом!...
Но… сердцу б - от беды
босому по стерне,
стремглав, пугливой серной

сквозь топь и бурелом…
Как, чем остановить,
в чьей каяться вине?
Иль логикой усердно

возвыситься над злом,
и боль благословить,
до судорог в спине
грести рабой галерной,

заведуя веслом
как скипетром, ловить
приметы в вещем сне
надеждой суеверной…

вот-вот взмахнет крылом
и с горней синевы
вдруг снизойдет ко мне
архангел милосердный.

Нет! Мне не повезло
терпеньем нервы свить,
с рабами наравне –
гордыня столь чрезмерна,

их не связать узлом,
чтоб жаждать головы
Юдифью, при Луне
целуя Олоферна…

К эриниям - челом,
в запекшейся крови, -
стонать, взывать к войне
и мести планомерной?

Мне ль - ярость под седло -
безумие гневить,
не споря о цене,
с усмешкою мегерной?

Кому на ум взбрело
боль местью заживить, -
казнит себя вдвойне:
пожизненно – посмертно.

Так, памяти назло
обиду подавить,
смотря на все извне,
с небес высокомерных?

А душу занесло
предательством любви,
как илом по весне,
по самое предсердье,

Звук треснувшим стеклом
распарывает швы,
единственного в ней,
трепещущего нерва…

Пока не рассвело
все спорили «волхвы»…
альтернативы нет -
в миру все эфемерно…

На даче, за селом,
где прячется во рвы,
звук об одной струне,
когда звонят к вечерне,

с уродливым стволом,
вся в ягодной крови –
рябина – нет родней
душе моей ущербной,

вот тот ее излом,
что к омуту кривит -
она прядет кашне
для тишины химерной…

Над письменным столом
судьбы – замолкла выпь...
лишь ветерок в окне
блудит в шелку портьерном…

Что было, то прошло
по берегу Невы -
извне в страну теней –
стезёй закономерной.

(Татьяна Капутина)